Гулебщики. (Очерк из быта стародавнего казачества) - Страница 3

— Ну-ка, Филюшка, на, тяни! — поднес Никита Белоус жестяной стаканчик Филиппу.

— Будем здоровы! — важно сказал Филипп, выпил и внушительно крякнул.

— На-на, закусывай, а ты, Яхимушка, наливай сам…

Багор налил и, проговорив: «Пожеламши доброго здравия», — выпил и так же крякнул.

— На меня, ребята, положитесь без сумнения… — чистя таранку, заговорил скороговоркой Белоус: — я вам такие места покажу, каких никто не знает… Я там ведь все знаю — кажный кустик, всякой барачек! С молодых ден проникал там… У меня и кунаки были, и теперь-ча есть тоже… Эх, Джюбиляй-татарин был мне кунак, вот голова!.. Што мы с ним косяков поотогнали, народу сколько побрали в полон — сила сильная!.. И где не припало побывать? и на Аграхани, и в море, и в Персии… Повидал видов на вольном свете!.. Я ведь бывалый воробей!..

— А в Турции бывал, дядюшка? — спросил Багор.

— У-у! ты спроси, где я не был?..

И Никита без умолку пошел рассказывать о своих похождениях. Оба слушатели его проникались должным к нему уважением и стакан за стаканом тянули водку. Филипп стал веселеть и почувствовал легкий шум в голове. Он глядел прямо в рот Никите и думал о том, какой он славный и отважный казак, этот Белоус. А Никита, сняв папаху и ероша слипшиеся на лбу потные волосы, говорил и говорил, не останавливаясь. Водка подходила уже к концу. Багор совсем отяжелел и лишь покачивал головой на речь Никиты, но Филипп чувствовала сильное желание выпить еще.

— Дядюшка! — обратился он к Белоусу: — на вот три алтына, поди, ишшо водки принеси.

— А! вот молодчик! — с всегдашней своей живостью воскликнул Никита и, вскочив, почти бегом побежал с бочонком в хату.

Солнце уже село. Румяная заря горела на западе. Неподвижные, словно замершие верхушки верб и тополей, росших на левадах, алели и отчетливо выделялись на голубом фоне неба. Воздух был прозрачен, чист и звонок.

— Ты бы, Яхимушка, песню што-ль возгаркнул! — сказал, Никита, принесши бочонок и садясь на прежнее место.

— И то! — подхватил Филипп, чему-то радуясь и широко улыбаясь.

— В наших руках, — отвечал Багор, подымая отяжелевшую голову и прибодрясь. Он уселся половчей на траве и, кашлянув, запел:

«Ой кручи-и-нушка ты моя, кручинушка великая-а-я,
Никому ты, моя кручи-и-нушка, неизвестна».

Никита стал ему подголашивать тонким, дребезжащим подголоском, а Филипп брал густой октавой и помахивал рукой, как дирижер. Оба помощника — и Никита, и Филипп, пели плохо и лишь мешали своему товарищу; у Филиппа голос был глухой и сиплый. Зато Багор заливался соловьем: богатейший — сильный, гибкий и высокий, голос его разливался тоскующими переливами и хватал за сердце:

«Известна ты, моя кручинушка, ретивому сердцу,
Покрыта ты, моя кручинушка, белой грудью,
Запечатана ты, моя кручинушка, крепкой думой.
Запой-ка, запой, мое сердечушко, мое ретивое,
Заслышь-ка, моя лебедушка, заслышь, мой голосочек,
Уж выдь, моя раздушечка, на красный крылечек,
Погляди-ка, моя сударушка, ты в чистое поле:
Не белы-то снимки в чистом поле забелелися,
А забелелися дружка милого белые палаты,
Во палатах раскинуты шатры шелковые,
Во шатрах-то стоят три столика дубовые,
На столах-то пораскинуты скатерти браны,
За столами-то сидят три молодца бравы…»

— Дай бойца!… Кто один на один — выходи!… — послышался крик у ворот.

Багор остановился и оглянулся. Невысокий, широкоплечий молодой казачок, с маленькой белокурой бородкой, стоял в одной рубахе с засученными рукавами и вызывающе поглядывал на группы пивших казаков.

— Эх, хотелось бы мне этого Андреяшку снять! — сказал Багор, сжав кулак.

— А кто мешает?… Валяй!… — живо посоветовал Филипп.

— Да, валяй!… У него, брат, заручка есть… Уж он зря не выйдет, там подмога где-нибудь сидит…

— А ловок, шельмец, этот Капыш — страсть! Сразу обобьет крылья… — сказал Никита.

— Кто?! — вдруг, воспылав отвагой, воскликнул Филипп. — Андреяшка?! Да я его с одного маху пополам перешибу!…

— Обгоришь!…

— Я?!

— Ушибет!… уж дюже живой парнишка!…

Филипп молча встал, надел кафтан в оба рукава, засучил их и вышел к Андреяшке.

— Давай! — кратко, но внушительно сказал он, сжав свои огромные кулаки.

— По бокам ай по мордам? — спросил Капыш.

— По чем попало!…

Андреяшка стоял в нерешительности.

— Да нет! — сказал он, наконец: — тебя не пробьешь — ишь какой бугай… Выходи, коль хочешь, вот на нас с Тишкой бороться…

Андреяшка оглянулся на большого, сухощавого и сутуловатого казака, стоявшего сзади, подпершись в бока руками.

— Давай!… — отвечал не робея Филипп. — За пояса ай за ломок?

— Давай на ломок!

Андреяшка сейчас же схватил Филиппа руками от левого плеча и под правую мышцу, а Тишка ухватился поперек, у поясницы. Филипп попробовал было стряхнуть их разом с своих плеч, но после нескольких усилий почувствовал, что не тут-то было. Выпитая водка много ослабила у него не только ноги, но и руки. А Капыш, между тем, давил ему кулаками хребет, Тишка, как в тисках, сжал бока, Филипп уже теперь стал в оборонительное положение, стараясь не сразу поддаться им, но знал, что рано или поздно если не оба борца, то наверное один будет сидеть на нем. Он уперся ногами как можно крепче и как будто прирос к одному месту.

— А подножку зачем?… уговор был — на ломок!… — говорил лишь он, чувствуя, что коварный Андреяшка стал подбивать его под ногу.