Гулебщики. (Очерк из быта стародавнего казачества) - Страница 7

V

На восьмой день после выступления из своей Пятиизбянской станицы, они подъезжали уже к Кавказским горам. Солнце только что свернуло с полудня, когда они достигли какой-то речки, о которой раньше все толковал Белоус. Они остановились, расседлали лошадей и загнали их в камыш, связав предварительно всем трем поводья. Филипп остался караулить лошадей, а Белоус с Багром перебрели через речку и пошли к синевшему на полугоре, верстах в семи, лесу. Белоус говорил, что за этим лесом должен быть аул.

— Уж я места знаю!.. Татары теперь в горах, ай у моря, на грабеж уехали, а в ауле старичишки одни да бабы… Добыч будет, не зевай, ребята!..

Филипп долго ждал их и время от времени глядел кругом по степи и вдоль по речке. На горизонте видны были белые, как облака, и голубые вершины гор. Зарево дрожало и переливалось серебряными, прозрачными волнами. На речке, саженях в тридцати ниже, плавала пара лебедей. Они тревожно оглядывались на лошадей и на Филиппа, выгибали свои красивые шеи и подымали черные носы кверху, но не летели.

— Эх, ловко хлопнуть бы, — думал Филипп и брал прицел в лебедей из своей турки, но не стрелял, жалея заряд и лебедей и боясь выстрелом привлечь чье-нибудь нежелательное внимание.

Часа через три вернулись Белоус и Багор.

— Ну, Филюшка, добыча будет!.. В ауле, кроме баб да ребятишек, никого нет, да мы их трогать не станем: какая из них корысть?.. А там вон, за горкой, табун есть конский, вот подживемся… При нем один лишь старичишка… Вот дождемся ночи да и с Господом!..

Казаки легли и стали дожидаться вечера. Филипп из любопытства сходил к тому месту, откуда был виден аул и табун.

Серые, разбросанные в беспорядке сакли виднелись на берегу узенькой и светлой речки. Никого не было видно, кроме живописной группы ребятишек на песке и нескольких черных головок в воде. В полуверсте, выше по речке, пасся табун лошадей. Старик в белом, рваном бешмете в накидку, в синих шароварах и в лохматой шапке сидел на корточках под деревом и что-то варил. Синий дымок вился и медленно таял в воздухе. Лошади стояли, сбившись в одну кучу, в стойле, по колени и по брюхо в воде. Несколько молодых кобылок, отбившись от табуна, щипали траву у перелеска.

— Наши будут, — сказал про себя Филипп и вернулся к товарищам.

На совете было решено Белоусу и Багру заехать от аула и пугнуть лошадей в «Астраканскую» сторону, а Филипп должен стать от леса и, если табун кинется в его сторону, то отпугнуть его и направить, куда следует. Наступил вечер. Когда сумерки достаточно сгустились и легкий, влажный туман поднялся над речкой, казаки оседлали лошадей и поехали к лесу. Филипп остался на том месте, откуда смотрел на табун и на аул. Теперь уже не было видно ничего. Из туманного сумрака слышно было изредка только звонкое ржание лошадей да в ауле лаяли собаки.

Филипп ждал, что вот-вот гикнут его товарищи или раздастся выстрел. Сердце его билось от волнения, лицо горело, и он с замиранием всматривался в густые сумерки летней ночи, тревожно и внимательно вслушивался в каждый шорох и звук.

— Мочи нет, чего они так долго? — думал он, изнывая в ожидании.

Но вот где-то в темноте раздался пронзительный свист, а потом гиканье будто целого десятка могучих глоток… Дружный, раскатистый топот множества лошадиных ног загремел и разбудил всю окрестность. Топот приближался к Филиппу. Тогда он, сложив ладони в трубку и приложив к губам, завыл, как стая голодных волков. Протяжный, тоскующий, голодный вой так и хватал за сердце.

Лошади шарахнулись назад, и вслед за ними поскакал Филипп, не прекращая своей музыки и даже разнообразя ее дрожанием. Переливающиеся и тоскливые рулады разносились в ночном воздухе и замирали где-то вдали.

В ауле поднялся тревожный крик и гам, выскочили собаки с яростным лаем, но табун и казаки были уже далеко. Топот рос, ширился и оглашал всю степь. Несколько косяков отбилось в сторону, но главная часть бешено неслась в Астраханскую сторону. Казаки наши направили табун к Астрахани, потому что она была ближайшим к Куме торговым пунктом, где всякого рода добычу можно было немедленно сбыть с рук; там же можно было накупить и всевозможных предметов щегольства: разных восточных товаров и нарядов, персидских шалей, дорогого оружие, седел с набором — всего, чем можно бы было потом щегольнуть и хвастнуть в станице.

На третий день к вечеру казаки были уже в Астрахани, а на утро черкесский табун принадлежал уже персиянину барышнику: казаки продали лошадей, не торгуясь, по 6 рублей за голову и разделили между собой по 94 рубля. Филипп сейчас же купил себе малинового цвета черкеску, киндячные желтые шаровары, тонкую белую рубаху с золотым галуном и полушелковый голубой кушак, а мамушке желтозеленый шелковый халат «ходить на моленье».

Два дня покутили, больше все под счет Никиты Белоуса (Филипп благоразумно приберегал денежки). На третий день Белоус и Филипп собрались ехать домой. Багор «отломился», запил и загулял напропалую, и они никак не могли уговорить его ехать домой.

— Эх, жаль мальчишку, все пропьет! — тужил вслух Никита, когда они с Филиппом уже выехали в степь.

— Уж дюже отважный парень, — сказал назидательно Филипп.

— У-у, бедовый!.. А славный казачек, просто картинка… что голос, что волос… Жаль, деньги все пропьет, дома бы годились…

— А зря все пропустит, — продолжал в том же тоне Филипп, — уж, по моему, погулять, так погулять в станице, по крайности люди поглядят, а то с бурлаками — велика корысть!.. Лошадь уведут…

Белоус недовольно кряхтел, но потом достал из-за седла флягу с вином, выпил и повеселел.